«Писать стихи после Освенцима – варварство», заявил Теодор Адорно.
Мои коллеги отменяют лекции, потому что не могут сейчас говорить со студентами о «Критике чистого разума». Мои студенты просят не торопить их с написанием текстов – они сейчас не могут читать ничего кроме новостей. Мои украинские друзья встречают дни рожденья в бомбоубежищах (и вот им сейчас точно не до философии).
«Писать стихи после Освенцима – варварство», заявил Теодор Адорно, никогда не писавший стихов. Он заявил это людям вроде Поля Целана, писавшего стихи и до, и после Освенцима. В черновицком гетто Целан переводил сонеты Шекспира на немецкий. В это же время Адорно зарабатывал деньги, изучая аудиторию одной радиовещательной корпорации.
Что я делал предыдущие 15 лет? Организовывал школы, на которых люди из разных городов (включая Киев, Харьков, Одессу и Донецк) читали тексты по феноменологии. Писал книги и статьи, интересные паре десятков специалистов. Преподавал. И хотя я не знаю, где буду ночевать сегодня, я точно знаю, что в пятницу расскажу студентам о микросоциологии города.
Слова не утратили смысл. Просто мы перестали его в них находить.
«Писать стихи после Освенцима – варварство» – фраза, вырванная из контекста. Статья Адорно куда сложнее, чем кажется заряженным интерпретаторам. Про это есть хорошая работа Энтони Роулэнда. Но в 60-е уже почти не осталось людей, которые могли бы погрузиться в мутный гегельянский текст Адорно чтобы понять те допущения и различения, которые за ним стоят. Самому Адорно революционные французские студенты вынесли приговор в духе сегодняшней полиции нравов: «профессор А. всегда готов засвидетельствовать склонность западногерманского общества к бесчеловечности. Однако он отказывается высказать свое мнение, столкнувшись с конкретным проявлением бесчеловечности. Он предпочитает молча страдать от противоречий, которые он перед этим констатировал».
И если я сейчас не буду искать деньги на организацию «выездного университета», чтобы вытащить своих молодых коллег из России и Украины, перестану преподавать и писать (потому что «нельзя писать о городе после Харькова»), значит я предам все, во что верил. И спустя двадцать лет некому будет читать Канта, Адорно и Роулэнда.
P.S. Сергей Зуев в тюрьме дописал книгу. Не про ужасы тоталитаризма. Про философию университета.